Образ персонажа Монаха из видения и его роль в произведении Н. С. Лескова «Очарованный странник»

Монах из видения — один из самых таинственных и духовно значимых образов в «Очарованном страннике». Его история начинается не с падения Ивана в пропасть, а гораздо раньше — с гибели старенького монаха, которого юный Голован по ребяческой злости хлещет кнутом на дороге к монастырю. Лесков описывает его как «старенького» в послушничьем колпачке, с лицом «жалким, как у старой бабы». Этот женоподобный, жалкий лик станет потом узнаваемой приметой всех дальнейших явлений. После удара кнутом монах падает с воза, запутывается в вожжах и погибает; Ивана за это отвозят в монастырь, где отец «кнутом за сараем по штанам продрал».

В ту же ночь после этой поездки и наказания убитый монах впервые является Ивану во сне. Он плачет «как баба» и говорит, что был лишён жизни «без покаяния». Именно в этом видении Флягин впервые узнаёт о своём особом положении: монах объявляет его «моленым» и «обещанным» сыном, объясняя, что мать обещала его Богу и что он «Богу обещан». Здесь задаётся главный вектор судьбы героя: его жизнь изначально осмысляется как исполнение родительского обета, а не просто цепь случайностей. В качестве знамения монах предсказывает ему: Иван будет «много раз погибать и ни разу не погибнет», пока не придёт «настоящая погибель» и он не вспомнит материнское обещание и не пойдёт «в чернецы».

Второй раз монах является Ивану уже позже, во время поездки с графом и графиней в Воронеж к новоявленным мощам, когда их обоз останавливается в Елецком уезде, в селе Крутом. Иван засыпает под колодой и видит того же «монашка, которого я решил»; тот с жалостью велит ему поскорее проситься у господ в монастырь, предупреждая: «гляди, сколько ты иначе зла претерпишь». Но Голован не слушается: спуск с крутой горы, обрыв, авария экипажа и чудесное спасение лишь подтверждают, что началось исполнение предсказанных «погибелей», однако Иван не делает из этого духовного вывода. Уже после спасения графской четы он, имея право просить у графа чего захочет, берёт не монастырскую свободу, а гармонию; позже он прямо говорит, что этим «первое самое призвание опроверг». Так второй приход монаха обозначает момент сознательно не принятого призвания.

Третий, самый впечатляющий эпизод связан с поздним степным видением у лимана. Флягин живёт в глуши, нянчит девочку, каждый день засыпает у лимана, и его начинают преследовать «бестолковые сны»: степь, кони, зов по имени: «Иван! Иван! иди, брат Иван!». Этот безличный голос долго остаётся неясным, пока однажды из-за лимана не поднимается лёгкое облачко, не подплывает прямо к Ивану — и не превращается в «того монаха с бабьим лицом, которого я давно, форейтором бывши, кнутом засек». Теперь он обращается к герою как к брату: «Пойдем, Иван, брат, пойдем! тебе еще много надо терпеть, а потом достигнешь».

Дальше видение разворачивается как духовное откровение: монах снова становится облаком и «сквозь себя» показывает Ивану степь, диких всадников-сарацин, а затем — большой белый монастырь, весь «как алою зарею облитый», стоящий на вершине среди моря; по стенам ходят крылатые ангелы, море колышется от ударов их копий по щитам, а из бездны звучит грозное «Свят!». Здесь монашество явлено уже не просто как родительский обет, а как конечная цель страннического пути Ивана, сияющий предел его испытаний.

Во всех этих явлениях монах выступает не просто как дух убитого старца, а как проводник Провидения. Формально он — тот самый «старенький» монах с «лицом, как у старой бабы», но его функция гораздо шире частной вины Ивана. Он объявляет духовный статус героя (молёный и обещанный сын), даёт пророческое знамение о череде погибелей и о будущей «настоящей погибели», обращает его к мысли о монастыре и, наконец, в степном видении открывает образ монашеского мира как спасительного предела. Женственные, мягкие черты лица, которые вначале выглядят почти комически, оказываются знаком особой силы: это не слабость, а сочетание сострадания, милосердия и тихой настойчивости, с которой судьба зовёт героя к его пути.

Через фигуру монаха Лесков выстраивает внутреннюю логику судьбы Флягина. Жизнь Ивана, полная грехов, странствий, чудесных спасений, пленов, любовей и потерь, оказывается не хаотическим блужданием, а дорогой, по которой человек, «обещанный» Богу, медленно идёт к исполнению обета, о котором долго не хочет помнить. Монах не вмешивается в события прямо, не отменяет падений и бед, но меняет их смысл: каждое чудесное спасение оказывается подтверждением давнего пророчества, а каждое упорное сопротивление призванию делает путь тяжелей, но не отменяет его.

Когда в финале повести Иван Северьянович оказывается в монастыре, повествователь прямо называет его „последней житейской пристанью“, к которой, по глубокой вере самого героя, он был „от рождения предназначен“. Монашество здесь — не исход от безысходности, а исполнение того пути, который был обозначен ещё в детстве. Образ монаха из видений — духовная ось этой судьбы: первая и самая настойчивая тень будущей святости, голос, который с юности говорит Ивану правду о его предназначении и сопровождает его от детского проступка до позднего степного откровения.