Дикий помещик

Жил-был богатый помещик: земли, сады, хлеб, скот — всего вдоволь. Он мягок телом и духом самолюбив, любит раскладывать пасьянсы и читать газету, где на все случаи жизни встречает одно слово — «старайся». Соседей уверяет: на мужиков надо воздействовать «штрафами», ведь «так понятнее». И начинает буквально «стараться»: курица крестьянина забредёт в господские овсы — в суп; мужик лучину срубит — штраф; вода, лес, воздух — всё объявлено «моим». Деревне жить становиться нечем: даже прута не осталось, чтобы избу вымести. Тогда крестьяне всем миром, как сироты, взмолились Богу о милости — и случилось невероятное: на всём пространстве владений помещика не стало ни одного мужика. Как вихрь поднялась мякина, и воздух стал «чистый-пречистый».

Помещик счастлив: «Вот теперь-то понежу своё белое рыхлое тело». Ему кажется, что жизнь только началась — без «холопьего духа». Затевает театр, зовёт актёра, но тот, приехав, видит: спектакль поставить некому, топить печь некому, даже умывальник подать некому. «Глуп ты, брат: кто тебе умываться подаёт?» — говорит артист и уезжает.

Хозяин ищет утешения среди людей «своего круга». Приезжают четыре «настоящих, да голодных» генерала: сыграли в пульку — и время бы закусить. Помещик достаёт из шкафа леденцы да печатные пряники. «А говядинки?» — «Говядинки нет: с тех пор как Бог избавил меня от мужика, печка стоит нетоплена». Генералы, стуча зубами, расходятся: «Глупый же ты помещик!»

Смущённый, он снова уходит в пасьянсы и в мечты. Ему чудятся машины из Англии, что будут «всё паром» делать, фруктовые сады, что ломятся сами, коровы, у которых «ни кожи, ни мяса — одно молоко». В грёзах всё растёт и льётся, только в доме — пыль на вершок, мышь грызёт карты, а сад зарастает репьём. На дорожках шуршат змеи, у крыльца садится медведь и облизывается.

Наведывается капитан-исправник: «Куда девались временнообязанные? Кто подати платить будет? Кто вино покупать? На базаре нет ни куска мяса, ни фунта муки — чем это пахнет?» Помещик лепечет про «священнейший долг» мужиков, про готовность «пожертвовать двумя пряниками», но чиновник, не взяв даже пряников, уезжает, бросив: «Глупый вы». Впервые в душе помещика шевелится страх: неужто его «непреклонность» — просто безумие, а вследствие этой непреклонности всё хозяйство, торг и казна встали?

Но вместо покаяния он хватается за газету и ожесточается: «Докажу, что может твердость души! Лучше одичаю, чем отступлю от принципов». И — одичал. Волосами оброс «как древний Исав», ногти — железные, ходит на четвереньках, перестал сморкаться, речь сменил на дикое междометие — смесь свиста, шипения и рёва. Холодов не чувствует, по деревьям лазает, зайцев рвёт когтями и ест со шкурой. С медведем подружился, на охоту стал выходить вместе. Медведь только вздыхает: «Напрасно мужика уничтожил: мужика есть куда способнее вашего брата дворянина. Глуп ты, помещик, хоть мне и друг».

Тем временем уездами идёт смута: грабежи, разбой, убийства; казначейство пустеет, «невинные занятия» исчезают. Начальство собирает совет: мужика надо «изловить и водворить», а глупому помещику «наиделикатнейше внушить» прекратить фанфары. Случается удобный случай: летит «рой мужиков» — словно осыпает базарную площадь — их «обирают» в плетушку и возвращают по деревням. И сразу запахло мякиной и овчинами; но вместе с запахом вернулись мука, мясо, живность. В один день податей вносится столько, что казначей всплеснул руками: «И откуда вы берёте!»

А помещика, «человек не человек, медведь не медведь», всё-таки ловят. Его моют, стригут ногти, «высморкивают», газету отбирают, поручают надзору бывшего слуги Сеньки. Он жив: тоскует по вольному лесу, раскладывает гран-пасьянс, умывается только по принуждению и иногда мычит. Вроде бы всё вернулось на круги своя — да только в душе его «твердость» осталась тем же пустым звуком, что и прежде.

Микроанализ. Сказка предупреждает: мир держится на человеческом труде и взаимной зависимости; отрежь одно звено — рассыплется всё. Самодовольная «принципиальность», не опирающаяся на разум и ответственность, оборачивается дикостью. Смех здесь горький: смеясь над глупым помещиком, мы видим механизм общественного разлада и цену презрения к «маленькому человеку».

Темы и идеи

Главная тема — иллюзия самодостаточности власти. Герой уверен: достаточно отменить «неприятный» источник запахов и забот — и наступит чистота и покой. Но социальный организм устроен иначе: хлеб, тепло, театр, даже карты без мышей — всё это результат труда множества незаметных людей. Снятое звено «мужика» обнажает пустоту «принципов», которые у помещика подменяют и ум, и совесть.

Сатира устроена по лестнице контрастов. Сначала — идиллическая «чистота воздуха»: исчезли запахи, суета, претензии. Дальше — немота вещей: печь нетоплена, стол без закуски, пыль ложится в вершок. Затем — «экологический переворот»: сад зарастает сором, заводятся змеи, подходит медведь. К финалу — антропологическая деградация: человек становится «победным криком». Каждый ступень — зримый символ. «Чистый воздух» оказывается началом гниения, потому что чистота достигается не трудом и порядком, а изгнанием людей.

Мотив твердости — ключевой. Помещик слышит из газеты короткое «старайся» и превращает его в дубовую стойку, в отказ от мысли и ответственности. «Непреклонность» выглядит героической лишь в его мечтах: там он министр и пишет циркуляры «быть твёрдым и не взирать». В действительности «твёрдость» — отговорка для праздности. Пассивная игра в пасьянс — точная метафора: он перекладывает карты и перекладывает вину, ожидая, что мир сложится сам.

Образы и символы. Газета — «оракул» пустых формул; пряники вместо обеда — метафора подмены содержания оболочкой; «рой мужиков» — сказочный приём, который высвечивает системность труда: стоит «рою» опылить базар — и оживает экономика. Медведь — двойник помещика, но и его судья: у «дикости» зверя есть природная логика, а у «дикости» человека — лишь самолюбование.

Язык — упругий, народно-сказочный, с припевами и повтором, где живёт и смех, и приговор. Авторская интонация мягко-насмешлива и одновременно беспощадна: каждое «глупый» — как штамп на лбу.

Значение. Это не бытовая зарисовка, а социальная притча о цене презрения к труду и взаимозависимости. Сказка вписывается в сатирическую традицию, где смешное становится способом нравственного воспитания. Для школьника она понятна по фабуле, для взрослого — болезненна по выводам: общество рушится, когда сильные считают себя выше общих правил, а «принципы» подменяют ответственность.