Драма настроения

Эссе Иннокентия Анненского «Драма настроения», вошедшее в «Книгу отражений» (1909), посвящено анализу чеховской пьесы «Три сестры» и шире — самому феномену чеховского театра.
Анненский задаётся вопросом: что есть драма Чехова — сцена или литература? Он сомневается, не превращается ли театр Чехова в «литературное зеркало», где актёры лишь повторяют слова художника, уже завершившего всё своими штрихами.

Анненский утверждает, что Чехов показывает не просто персонажей, а самих нас. Его герои — «литературные люди», живущие не непосредственной жизнью, а словами, цитатами, привычками мысли. Они как будто «грезят наяву» и всё ощущают сквозь призму книги. Писатель замечает, что герои Чехова живут «во сне», потому что в них — наше отражение: «мы грезили и каялись его словами».

Далее Анненский подробно анализирует три сестры — Ольгу, Машу и Ирину, видя в них три лика одной души.

Ольга — «сестра-мать», символ долга и служения. Она живёт ради других, её радости — чужие радости. Её чистота почти холодна, но в ней есть трепет неосуществлённой женственности.

Маша — порыв, страсть, жажда жизни. Рано вышедшая замуж за скучного педагога Фёдора Ильича, она бунтует против пошлости, тоскует по «живому чувству». В ней живёт протест и боль: «Маша должна покорять, а Фёдор Ильич — сама покорность».

Ирина — младшая, «цвет семьи», символ идеального труда и духовной чистоты. Её мечта — работать, служить, но её труд — не практический, а почти мистический подвиг. Она стремится к очищению, но через мечту, а не действие.

Все три объединены одной идеей — любовью к Москве. Москва для них — не место, а символ утраченного идеала, света прошлого. Она — их «обетованная земля», где сбываются мечты. Любовь к Москве превращается у сестер в веру в грядущее: «потом, завтра, всё исполнится».

Постепенно в эссе разрастается тема упущенного времени: жизнь уходит, не оставляя следа. Мечты оборачиваются повторением, «глухими верстами». Сёстры всё ещё верят в Москву, но их вера становится утешением, а не целью.

Анненский показывает, как героини «Трёх сестёр» сжимаются к финалу — не как личности, а как три трети одной души, переживающей крах надежды. Их судьба становится символом всеобщего бессилия, жизни «на бивуаке», где все ждут — и никто не идёт.

Затем критик переходит к мужским персонажам Чехова: Тузенбаху, Вершинину, Андрею, Солёному, Чебутыкину.

Тузенбах верит в труд, но его «кирпичный завод» — иллюзия духовного действия.

Вершинин философствует о будущем через 300 лет, заменяя действие разговорами.

Андрей превращается в обывателя, проигрывающего дом и утешающего себя «бумагами управы».

Солёный ироничен и страшен: он живёт не жизнью, а ролью — «хочет казаться».

Чебутыкин, пьющий и усталый, становится символом всеобщей апатии и усталости от смысла.

Анненский показывает, что в чеховском мире все персонажи мечтают о действии, но не действуют. Каждый живёт в своей «литературной иллюзии»: у кого Москва, у кого кирпичный завод, у кого философия или любовь.

Финал эссе звучит трагически и иронично: вера в «труд и светлое завтра» оборачивается пустотой. Герои Чехова — это мы, слушающие собственный «фонограф»: «в фонографе положительно мой голос».

Анализ и комментарий

«Драма настроения» — не просто разбор пьесы Чехова, а манифест психологического символизма Анненского. Он видит в чеховской драме не действие, а внутренний резонанс, где главное — не событие, а состояние.

Анненский вводит понятие «литературных людей» — тех, кто живёт через слова, через привычные формы чувств. Это одно из первых в русской критике определений «человека XX века» — человека, потерявшего прямую связь с жизнью.

В его интерпретации сестры — три модальности женского сознания: долг, страсть, идеал. Вместе они создают образ души, ищущей смысл, но неспособной к действию. Москва для них — не география, а метафора утраченного рая, мечты, которую невозможно достичь.

Анненский видит в Чехове лирика, а не драматурга. В финале пьесы, где сестры повторяют «если бы знать…», он слышит вопрос самой человеческой души. Чехов — зеркало эпохи, где вера в труд и любовь к идеалу заменили веру в Бога, но не принесли утешения.

Критик с иронией изображает мужчин чеховского мира: их рассуждения о «труде» и «будущем» выглядят как попытка спрятаться от пустоты. В этом — трагическая сатира на интеллигенцию, утонувшую в разговорах.

Анненский соединяет философию и поэзию: он пишет о Чехове как о «лирике бытия», а не «драматурге действия». Отсюда — название эссе: «драма настроения» — драма без внешнего конфликта, где герои гибнут не от событий, а от внутренних состояний, от своей «литературной» веры.

Краткая литературная рецензия

Анненский превращает анализ Чехова в поэтическое размышление о человеке начала века. Его эссе — словно тихий монолог о нашем бессилии перед временем, о жизни, проживаемой как текст. Он показывает, что в «драме настроения» каждый из нас — герой Чехова: усталый, тонкий, бесконечно мечтающий.