Идиот - Том 3 - Глава 7

Седьмая глава продолжает сцену после чтения «Объяснения»: Ипполит, изнурённый и на грани истощения, дочитывает последние строки — исповедь превращается в оправдание самоубийства, в вызов миру и людям, которые, как ему кажется, хотят навязать ему «благонравный» уход. Он рассуждает о своём праве распоряжаться последними неделями жизни, описывает подготовку пистолета, сомнения, горечь, страх и ту мрачную логику, к которой пришёл после болезни. Всё его письмо — отчаянный протест и вместе с тем трагическая попытка сохранить хоть какую-то свободу.

Когда Ипполит заканчивает, он поднимает глаза и впервые видит лица слушателей. Их раздражение, усталость и даже брезгливость становятся для него последним ударом: он ждал понимания, а встретил равнодушие и смех. Напряжение взрывается — он вскакивает, кричит, оскорбляет Ганю, словно бросая вызов всем сразу.

В то же мгновение он вспоминает о восходе солнца, ради которого якобы и откладывал выстрел, и этот момент становится началом отчаянной попытки исполнить задуманное немедленно. Он требует выдать ему сак с пистолетом, Лебедев устраивает целую сцену с «мерой безопасности», гости ссорятся, спорят, смеются. Все уверены, что Ипполит блефует. Но вдруг он вырывается — подходит к краю террасы, вытаскивает пистолет, приставляет к виску и нажимает курок.

Раздаётся только сухой щелчок: капсюля нет. Осечка....

Это мгновение становится для него унижением, почти худшим, чем смерть: толпа сначала пугается, потом хохочет, кто-то злорадствует. Ипполит рыдает, клянётся, что просто забыл насадить капсюль, показывает горсть капсюлей в кармане и умоляет вернуть ему пистолет, чтобы «доказать свою честь». Но силы кончаются — он падает без сознания. Его переносят в кабинет князя, вызывают доктора.

После ухода гостей Евгений Павлович задерживается на разговор с Мышкиным, но, увидев смятение князя и своё собственное волнение, откладывает беседу на несколько дней. Он предупреждает Мышкина о «доморощенной опасности» Ипполита, намекает на то, что тот ещё может совершить дурное, и уходит раздражённый, будто таит что-то на сердце.

Князь, не находя себе места, выходит в парк. Сон сообщается с тревогой: он вспоминает швейцарские годы, ощущение своей чуждости миру, как тогда стоял один среди величия природы и чувствовал себя «выкидышем» — те же слова, которые Ипполит ставит в своей исповеди. Это пробуждает давнее воспоминание и ранит его по-новому.

Наконец князь засыпает на скамейке, и сон приносит тревожный образ женщины, в которой он узнаёт близкого человека, но с искажённым страданием лицом. В эту напряжённую минуту его будит смех — перед ним стоит Аглая.